ясно было что старика огорчало небрежение печорина
Ясно было что старика огорчало небрежение печорина
Герой нашего времени. Маскарад
© Издание. Оформление. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015
Герой нашего времени
Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!
Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека; это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали.
Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить – это уж бог знает!
Я ехал на перекладных из Тифлиса. Вся поклажа моей тележки состояла из одного небольшого чемодана, который до половины был набит путевыми записками о Грузии. Большая часть из них, к счастию для вас, потеряна, а чемодан с остальными вещами, к счастью для меня, остался цел.
Уж солнце начинало прятаться за снеговой хребет, когда я въехал в Койшаурскую долину. Осетин-извозчик неутомимо погонял лошадей, чтоб успеть до ночи взобраться на Койшаурскую гору, и во все горло распевал песни. Славное место эта долина! Со всех сторон горы неприступные, красноватые скалы, обвешанные зеленым плющом и увенчанные купами чинар, желтые обрывы, исчерченные промоинами, а там высоко-высоко золотая бахрома снегов, а внизу Арагва, обнявшись с другой безыменной речкой, шумно вырывающейся из черного, полного мглою ущелья, тянется серебряною нитью и сверкает, как змея своею чешуею.
Подъехав к подошве Койшаурской горы, мы остановились возле духана. Тут толпилось шумно десятка два грузин и горцев; поблизости караван верблюдов остановился для ночлега. Я должен был нанять быков, чтоб втащить мою тележку на эту проклятую гору, потому что была уже осень и гололедица, – а эта гора имеет около двух верст длины.
Нечего делать, я нанял шесть быков и нескольких осетин. Один из них взвалил себе на плечи мой чемодан, другие стали помогать быкам почти одним криком.
За моею тележкою четверка быков тащила другую как ни в чем не бывало, несмотря на то, что она была доверху накладена. Это обстоятельство меня удивило. За нею шел ее хозяин, покуривая из маленькой кабардинской трубочки, обделанной в серебро. На нем был офицерский сюртук без эполет и черкесская мохнатая шапка. Он казался лет пятидесяти; смуглый цвет лица его показывал, что оно давно знакомо с закавказским солнцем, и преждевременно поседевшие усы не соответствовали его твердой походке и бодрому виду. Я подошел к нему и поклонился; он молча отвечал мне на поклон и пустил огромный клуб дыма.
– Мы с вами попутчики, кажется?
Он молча опять поклонился.
– Вы, верно, едете в Ставрополь?
– Так-с точно… с казенными вещами.
– Скажите, пожалуйста, отчего это вашу тяжелую тележку четыре быка тащат шутя, а мою, пустую, шесть скотов едва подвигают с помощью этих осетин?
Он лукаво улыбнулся и значительно взглянул на меня:
– Вы, верно, недавно на Кавказе?
Он улыбнулся вторично.
– Да так-с! Ужасные бестии эти азиаты! Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат? Быки-то их понимают; запрягите хоть двадцать, так коли они крикнут по-своему, быки все ни с места… Ужасные плуты! А что с них возьмешь. Любят деньги драть с проезжающих… Избаловали мошенников! Увидите, они еще с вас возьмут на водку. Уж я их знаю, меня не проведут!
– А вы давно здесь служите?
– Да, я уж здесь служил при Алексее Петровиче[1], – отвечал он, приосанившись. – Когда он приехал на Линию, я был подпоручиком, – прибавил он, – и при нем получил два чина за дела против горцев.
– Теперь считаюсь в третьем линейном батальоне. А вы, смею спросить.
Разговор этим кончился, и мы продолжали молча идти друг подле друга. На вершине горы нашли мы снег. Солнце закатилось, и ночь последовала за днем без промежутка, как это обыкновенно бывает на юге; но благодаря отливу снегов мы легко могли различать дорогу, которая все еще шла в гору, хотя уже не так круто. Я велел положить чемодан свой в тележку, заменить быков лошадьми и в последний раз оглянулся на долину; но густой туман, нахлынувший волнами из ущелий, покрывал ее совершенно, ни единый звук не долетал уже оттуда до нашего слуха. Осетины шумно обступили меня и требовали на водку; но штабс-капитан так грозно на них прикрикнул, что они вмиг разбежались.
– Ведь этакий народ! – сказал он, – и хлеба по-русски назвать не умеет, а выучил: «Офицер, дай на водку!» Уж татары по мне лучше: те хоть непьющие…
– Завтра будет славная погода! – сказал я.
Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.
Источник
М.Ю. Лермонтов. «Герой нашего времени». Пересказ + цитаты из текста. Часть первая. Глава 2. Максим Максимыч.
Глава 2.
Максим Максимыч.
Расставшись с М.М., рассказчик к ужину добрался до Владикавказа. Ему пришлось здесь ещё три дня, так как «оказия» не подошла (то есть «прикрытие, состоящее из полроты пехоты и пушки, с которыми ходят обозы через Кабарду из Владыкавказа в Екатериноград»), и он решил записать рассказ М.М. о Бэле.
А утром и сам М.М. въехал во двор гостиницы, рассказчик встретился с ним как со старым приятелем и предложил свою комнату.
М.М. прекрасно готовил. Вечером они сидели у затопленной печи. Тут они увидели коляску, въехавшую во двор, и решили узнать, кто же это приехал. М.М. узнал у лакея, что это повозка Печорина. Он очень обрадовался: «… мы с твоим барином были друзья закадычные, жили вместе…» М.М. попросил лакея, чтобы тот Печорину, что он здесь.
М.М. был уверен, что Печорин тоже обрадуется встрече: «Ведь сейчас прибежит. — сказал мне Максим Максимыч с торжествующим видом, — пойду за ворота его дожидаться…»
М.М. ждал у дома на скамейке Печорина, но тот так и не пришёл. М.М. находил причины этого: «…что-нибудь задержало».
Через некоторое время, наскоро попив чаю, М.М. снова вышел дожидаться Печорина, но уже «в каком-то беспокойстве: явно было, что старика огорчало небрежение Печорина», ведь он «ещё час тому назад был уверен, что он прибежит, как только услышит его имя».
Рано утром М.М. снова был на скамейке – ждал Печорина. Уходя по делам к коменданту, он попросил рассказчика предупредить, если Печорин придёт.
Рассказчик тоже «… начинал разделять беспокойство доброго штабс-капитана».
Через 10 минут показался Печорин. Рассказчик тут же послал за М.М.
Ожидая, пока принесут весе вещи, Печорин сел на скамейку и закурил.
Далее рассказчик дал описание портрета Печорина.
«Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не побежденное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными; пыльный бархатный сюртучок его, застегнутый только на две нижние пуговицы, позволял разглядеть ослепительно чистое белье, изобличавшее привычки порядочного человека; его запачканные перчатки казались нарочно сшитыми по его маленькой аристократической руке, и когда он снял одну перчатку, то я был удивлен худобой его бледных пальцев. Его походка была небрежна и ленива, но я заметил, что он не размахивал руками, — верный признак некоторой скрытности характера.
Когда он опустился на скамью, то прямой стан его согнулся, как будто у него в спине не было ни одной косточки; положение всего его тела изобразило какую-то нервическую слабость: он сидел, как сидит бальзакова тридцатилетняя кокетка на своих пуховых креслах после утомительного бала. С первого взгляда на лицо его я бы не дал ему более двадцати трех лет, хотя после я готов был дать ему тридцать.
В его улыбке было что-то детское. Его кожа имела какую-то женскую нежность; белокурые волосы, вьющиеся от природы, так живописно обрисовывали его бледный, благородный лоб, на котором, только по долгом наблюдении, можно было заметить следы морщин, пересекавших одна другую и, вероятно, обозначавшихся гораздо явственнее в минуты гнева или душевного беспокойства. Несмотря на светлый цвет его волос, усы его и брови были черные — признак породы в человеке, так, как черная грива и черный хвост у белой лошади. Чтоб докончить портрет, я скажу, что у него был немного вздернутый нос, зубы ослепительной белизны и карие глаза; о глазах я должен сказать еще несколько слов».
О глазах Печорина рассказчик пишет особо.
«…они не смеялись, когда он смеялся! … Это признак — или злого нрава, или глубокой постоянной грусти. Из-за полуопущенных ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском, если можно так выразиться. То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный; взгляд его — непродолжительный, но проницательный и тяжелый, оставлял по себе неприятное впечатление нескромного вопроса и мог бы казаться дерзким, если б не был столь равнодушно спокоен.
В заключение рассказчик делает вывод, что Печорин «был вообще очень недурен и имел одну из тех оригинальных физиономий, которые особенно нравятся женщинам светским».
Рассказчик «обернулся к площади и увидел Максима Максимыча, бегущего что было мочи… Через несколько минут он был уже возле нас; он едва мог дышать; пот градом катился с лица его; мокрые клочки седых волос, вырвавшись из-под шапки, приклеились ко лбу его; колени его дрожали… он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой, протянул ему руку. Штабс-капитан на минуту остолбенел, но потом жадно схватил его руку обеими руками: он еще не мог говорить».
Печорин спросил, как поживет М.М. Тот пытался ответить, но, волнуясь, не знал, как называть Печорина – на «вы» или на «ты».
Оказалось, что Печорин едет в Персию.
М.М. расстроился, что нужно уже расставаться. («Мне столько бы хотелось вам сказать… столько расспросить…»)
М.М. напомнил про жизнь в крепости, про Бэлу, на что тот ответил, что тоже всё помнит, и при этом «чуть-чуть побледнел и отвернулся…; тотчас принужденно зевнув…»
Как ни просил М.М. Печорина остаться хоты бы на два часа, тот тропился, говоря, что спешит.
«Старик нахмурил брови… он был печален и сердит, хотя старался скрыть это». Он сказал Печорину: «Не так я думал с вами встретиться…»
Тут Печорин, «обняв его (М.М.) дружески», сказал, что «всякому своя дорога…»
М.М. напомнил Печорину по бумаги (записи), спросил, что с ними делать. Печорин ответил: «Что хотите!»
Давно уже уехала повозка, а «бедный старик еще стоял на том же месте в глубокой задумчивости».
Он пытался принять равнодушный вид, хотя слеза текла по его щеке.
М.М.: «… да что приятели в нынешнем веке. Что ему во мне? Я не богат, не чиновен, да и по летам совсем ему не пара…»
Он с ироничной улыбкой сказал, что Печорин стал фантом, имеет такую коляску, лакея.
М.М.: «Да я всегда знал, что он ветреный человек, на которого нельзя надеяться… А, право, жаль, что он дурно кончит… да и нельзя иначе. Уж я всегда говорил, что нет проку в том, кто старых друзей забывает. »
Рассказчик попросил М.М. отдать ему записки Печорина. Тот с презрением достал тетради из чемодана и бросил их на пол. «… в его досаде было что-то детское; мне стало смешно и жалко…»
Рассказчик решил ехать, М.М. же пока не последовал за ним: у него остались дела у коменданта. Может, впервые в жизни он, торопясь на встречу с Печориным, «бросил дела службы для собственной надобности, говоря языком бумажным»
В словах, сказанных М.М. рассказчику на прощанье, звучит глубокая обида на Печорина, за встречу, которая так плачевно закончилась: «Где нам, необразованным старикам, за вами гоняться. Вы молодежь светская, гордая: еще пока здесь, под черкесскими пулями, так вы туда-сюда… а после встретишься, так стыдитесь и руку протянуть нашему брату».
Конечно, эти слова не были обращены к рассказчику. ММ. пожелал ему «всякого счастия и веселой дороги». Простились довольно сухо.
Размышления автора (лирическое отступление).
«Грустно видеть, когда юноша теряет лучшие свои надежды и мечты, когда пред ним отдергивается розовый флер, сквозь который он смотрел на дела и чувства человеческие, хотя есть надежда, что он заменит старые заблуждения новыми, не менее проходящими, но зато не менее сладкими…»
Рассказчик понимал состояние М.М. «Поневоле сердце очерствеет и душа закроется…» И уехал один.
Пересказала Мельникова Вера Александровна.
Источник